Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 131

131

Плохо соображая, я крикнул ей:

— Эй! Принеси-ка холодной воды!

— Да-a, сейчас! — улыбнулась она и, низко поклонившись, исчезла в глубине коридора. Это «да-а» еще долго звучало в моих ушах.

— Как?! Это она выставила Сиоту? Что-то не верится. Хотя внешность обманчива, сразу и не поймешь…

Пока, положив отяжелевшую голову на стойку, я разговаривал сам с собой, за спиной раздался женский голосок:

— Простите! Заставила вас ждать!

Обернувшись, я увидел ту самую женщину, которая неизвестно когда и откуда появилась и теперь стояла позади меня со стаканом в руках. Застигнутый врасплох, я залпом выпил воду, но стакан почему-то не захотелось отдавать.

— А вы слышали, что я тут говорил?

Она улыбнулась уголками губ, — нижняя губка у нее была толще верхней, — и простодушно призналась:

— Слышала только, как вы сказали, что внешность обманчива.

— Это я про вас.

Она посмотрела на меня удивленно.

— Ведь это вы прогнали Сиоту!

— Ах, вот вы о чем. Ну да. Очень уж он назойливый!

— А если бы не назойливый, не прогнали бы?

Она лукаво улыбнулась:

— Смотря кого!

— Меня, например.

Не знаю, как сорвалось у меня с языка, но хмель сразу как рукой сняло. Она засмеялась и, слегка наклонив голову, ответила:

— Я ведь вас впервые вижу. Откуда мне знать?

— Тогда я приду завтра.

— Милости прошу. Только позовите, и я спущусь.

— А как позвать?

— Сино.

На следующее утро не успел я проснуться, а перед глазами уже стояло ее лицо. Умываясь холодной водой, я смеялся над своим вчерашним дурачеством. Но вечером, когда зажгли фонари, мне было не до смеха. У меня сильно билось сердце. Я кружил по комнате и сам себя уговаривал: «Раз обещал, зайду на минутку. Только услышу, как она говорит „да-а“, и уйду. Ну что тут такого! А с завтрашнего дня ни шагу».

В конце концов я тихонько проскользнул под занавеску в «Синобугава» и уселся в углу у стойки.

— Сакэ и Сино! — сказал я женщине тихо.

Сино не заставила себя ждать. Я извинился за вчерашнее и, не зная, о чем говорить, опустил глаза, молча потягивая сакэ.

Сино же вела себя просто и непринужденно. Посматривала на меня и улыбалась. Раз или два за ней приходили сверху, но она отвечала, что занята.

Дальше молчать было просто неприлично. Я назвал ее по имени:

— Сино-сан!

— Да-а.

Услышав заветное «да-а», я сбежал. Так продолжалось дней десять. А когда я очнулся, то увидел, что со мной творится что-то неладное. Меня терзали сомнения. Днем я не мог поверить Сино, не мог избавиться от мысли, что ее благосклонность ко мне всего лишь профессиональная привычка. А по ночам не мог не верить ей, не мог не думать, что она привечает меня от чистого сердца. По ночам душа моя успокаивалась, и я засыпал, смеясь над своими дневными сомнениями. А утром просыпался совершенно разбитый и ненавидел себя за свои ночные грезы. Я разрывался между этими двумя чувствами, меня все больше затягивало в трясину любовных мук.

Как-то июньским вечером, разговаривая с Сино, я обмолвился, что в Фукагава навсегда потерял брата. При упоминании о Фукагава у Сино заблестели глаза, и она сказала, что Фукагава — ее родина, она не была там уже восемь лет и очень хотела бы туда съездить. Не долго думая, я предложил ей поехать вместе. Мне самому хотелось хоть раз увидеть Сино днем.

Но у Сино было много постоянных посетителей, и ей никак не удавалось вырваться. Прошел месяц, прежде чем мы выбрались в Фукагава. Тогда я впервые поверил в искренность Сино. Ее отпустили в Дни поминовения умерших.

В тот вечер, когда мы вернулись из Фукагава, я чувствовал себя перед Сино виноватым. Днем она вела себя так же просто и непринужденно, как и вечером, а я по-прежнему был скован и замкнут. В этот вечер я написал Сино первое письмо. Не для того, чтобы извиниться, а для того, чтобы ответить откровенностью на откровенность.

«Из этого письма Вы узнаете, что я утаил от Вас, когда в Фукагава рассказывал Вам о брате. Я шестой в семье, у меня было два брата и три сестры. Но когда мне исполнилось шесть лет, средняя сестра покончила с собой, как раз в день моего рождения. Она любила одного человека, он не отвечал ей взаимностью, и, не выдержав мучений, она утопилась в море, в Цугару. Летом того же года отравилась старшая сестра, решив, что виновата в смерти средней сестры. Она легла головой на кото и приняла яд. А осенью пропал бесследно старший брат. Он был очень впечатлителен и, видимо, не мог пережить гибели двух сестер. Наверное, он умер, потому что следы его до сих пор не обнаружены. Средний брат был сильным, деловым человеком, и мы очень надеялись на него. О нем я и рассказывал вам сегодня. Он жил в Фукагава, и благодаря его помощи я мог учиться в университете. Но три года назад, поздней весной, он заявил нам, что хочет открыть собственное дело — лесопильную контору, а для этого ему нужны деньги. Заручившись нашим согласием, он поехал в деревню, распродал наше скромное имущество, одолжил денег у родных и исчез неизвестно куда. (В Киба я сказал вам неправду, извините меня.)

Вероломство брата чуть не загубило всю семью. У отца сделался инсульт, и он свалился. Все были в отчаянии. Казалось, мы уже не оправимся от этого удара. Но постепенно боль утихла. Теперь я заменил им братьев, и к ним вернулась надежда.

Я никогда не отмечал свой день рождения. Мне казалось, что с ним как-то связана гибель сестер и брата. В прошлом году в этот день у меня было так скверно на душе, что я отправился бродить по Фукагава. У меня появилась привычка — бродить в таких случаях по Фукагава. Во время этих прогулок я как бы избавляюсь от воспоминаний о брате и мне становится легче.

131