Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 195

К оглавлению

195

Сиро проработал с ними около часа.

Домой возвращались втроем.

— Хотела красный батат посадить, он и на вкус лучше — да семян не достала. Посадила «Окинаву-сто».

— Красный батат! Не слишком ли роскошно!

— Да что ты! Я вовсе не помышляю о роскоши. Какая уж тут роскошь в наше время!

Тетушка охотно болтала, как и прежде, в их студенческие времена.

Покойный отец ее был врачом, и посватался к ней выпускник медицинского факультета университета Кюсю. Если бы не ее живая прелесть, она едва ли бы вышла замуж, ведь Вадзиро — захолустье, хоть и пригород Хаката. Муж унаследовал больницу тестя. Тот было уже примирился с тем, что у него не будет преемника, но тетушкино обаяние сделало свое дело. Детей у них не было, и тетушка была в доме и женой и дочкой. Муж, видимо, любил ее.

Велосипедный прицеп поставили во дворе. Передохнув немного, тетушка сказала:

— Взгляни-ка на маму, Сиро. Ничего не замечаешь?

Мать засмеялась.

— Вот снимет полотенце с головы, сразу поймешь в чем дело.

И тетушка велела матери снять полотенце.

Мать сняла. Виски у нее были седыми, а из-под седины проглядывали черные волосы.

— Понял? — Тетушка тоже развязала полотенце и приблизилась к Сиро.

— Покрасили чем-то?

— Ну да! Развели глину в воде и намазались. Американцы, говорят, не разбирают возраст японских женщин. Покрасишь вот так — и все в порядке. Я вычитала этот способ в одном французском романе.

Тетушка накачала воды из колодца и предложила матери умыться:

— Возьми мыло, сразу смоется.

Мыло было белоснежным, высшей марки. В доме у Сиро такого мыла не водилось. Стирали и умывались мягким низкосортным мылом, купленным на черном рынке.

— Душистое какое, — заметила мать.

— Да у них все лучше, что ни возьми, — победители.

Мать вытерлась полотенцем и стала вновь такой, какой привык ее видеть Сиро. Белое, круглое лицо, глаза немного грустные.

Теперь она стала качать воду из колодца. Тетушка несколько раз сменила воду в тазу. Наконец из-под полотенца на Сиро взглянули прежние тетушкины глаза.

— Скорее намажемся кремом, а то кожа загрубеет! — Она схватила мать за руку и повлекла в дом. — Ты тоже руки вымой, — крикнула на ходу мать.

Они с тетушкой работали в перчатках, а Сиро дергал батат голыми руками, и руки у него почернели от ботвы. Сиро намылился американским мылом. Пахло оно и вправду чудесно.

Едва люди пришли в себя и сообразили наконец, что это такое — оккупационный корпус, а уж тетушка успела обзавестись американским мылом. Пустила, верно, в ход свой английский, не иначе. Тетушка училась английскому языку в Женском институте в Токио, так что особую робость перед американцами она вряд ли испытывала. Ну, а кроме того, в свои четырнадцать лет Сиро уже прекрасно чувствовал то обаяние женственности, которым так и веяло от тетушки и о котором он в общении с матерью понятия не имел. Оно сквозило не только в живой игре тетушкиного лица, не только в непринужденности манер, но и в смелых ее речах. Еще шла война, а тетушка в разговоре с матерью однажды сказала: «Как это американцы спят на кроватях, в толк не возьму!» Мать, очевидно, думала, что Сиро не понимает тетушкиных слов, однако по растерянному выражению материнского лица он чутко уловил их тайный смысл. И сегодня, когда на бататовом поле тетушка сказала: «Нечего бояться, не так ли», — он расслышал другой, особый смысл в словах, которые в устах бабушки прозвучали для него обычно. Тетушка подтрунивала над ним. Сиро это понимал, но делал вид, что не понимает.

Перед отъездом они отобедали у тетушки. За стол село семь человек: в доме жили две медсестры. Дядя сидел рядом с тетушкой. Он очень плохо выглядел, сильно исхудал. До армии он казался вполне здоровым. «Наверное, досталось ему там», — подумал Сиро. На обед подали вареную камбалу, пойманную утром. Рыбы в этом сезоне было много, и рыбаки доставляли ее дяде, когда он просил.

* * *

Получив в подарок немного батата, Сиро с матерью сели в электричку. Мать была в тетушкином свитере и юбке и выглядела совсем молодой. Любуясь осенними красками залива Хаката, Сиро размышлял о дядиных словах, сказанных за обедом.

— Кэйко-сан! — сказал дядя. — У Сиро есть бабушка, так что тебе не мешало бы подумать о замужестве. Во время войны погибло много мужчин, но и женщины умирали. Будет хорошее предложение, не отказывайся.

— Правильно, правильно! — подхватила тетушка. — Ты еще молодо выглядишь. Супруг мой давно твердит: «Какая Кэйко красавица! Какая красавица!» Мне впору ревновать! А последнее время, когда хочет угодить мне, говорит: «До чего ты похожа на Кэйко, ах, до чего похожа на свою двоюродную сестру!»

Мать смеялась. Интересно, о чем она думала? Ведь она дважды была замужем и оба раза неудачно.

Сиро плохо помнил отца. Он был из семьи мелкого землевладельца из уезда Савара. Там в саду протекал ручей, они запрудили его и разводили карпов. Отец жил в дальней комнате, куда вел дощатый мостик. Сиро было запрещено ходить по этому мостику. В свое время отец ушел из дома и стал жить с матерью отдельно, но вскоре заболел туберкулезом и вернулся домой. Матери с Сиро отвели темноватую комнату с маленьким окном — словно служанке. По мостику ходила только мать, которая носила отцу еду, врач и священник. Дед и бабка ни разу не улыбнулись внуку. Жалел Сиро только брат отца, Хиросэ Кодзиро, носивший тогда студенческую фуражку. Отец так и умер в дальней комнате. Немного спустя мать и Сиро уехали к бабушке в Хаката. В деревне мать и отца презрительно называли «сожителями», потому что они поженились, не устраивая официальной свадьбы. Когда мать сказала о своем желании вернуться в родительский дом, старики ее не удерживали. Поэтому Сиро мало что помнил из своей жизни в Савара. В тот день, когда они с матерью вернулись в дом ее родителей, мать плакала, склонившись перед дедушкой, который был тогда еще жив. Когда умер отец, то, по деревенскому обычаю, его поместили в сидячий гроб и похоронили на кладбище на окраине деревни. А когда год спустя умер дедушка, к дому подъехал катафалк. «В Хаката по-городскому хоронят», — подумал Сиро и не стал противиться, когда его посадили на катафалк, где стояла урна с прахом дедушки.

195