Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 75

Мунэёри вышел на галерею. Куромару бушевал в саду, яростно раздирая траву и вздымая фонтанчики земли. Слуги, вооруженные палками, пытались усмирить пса, но тот, отшвыривая палки, не подпускал к себе. Один из слуг, упав перед Мунэёри на колени, сказал:

— Кто-то незаметно снял его с цепи, вот и случилось такое.

— Чьих это рук дело?

— Не знаю.

Мунэёри вспомнилось лицо Фудзиути. Завидев хозяина, собака отчаянно залаяла и стремглав бросилась к нему. В траве метнулась черная тень. В мгновение ока стрела, пущенная наместником, пронзила собачью спину. В тот же миг в глазах Мунэёри ожила картина того дня, когда он у горной реки застрелил лисичку. Видение тут же исчезло. Но Мунэёри, словно бы вдогонку ему, пустил еще одну стрелу. Она вонзилась псу в загривок, и Куромару лег ничком.

VII

Не прошло и пяти дней, как земля в саду, впитавшая обильную кровь, поросла пурпурными астрами. Цветов было по числу сраженных его стрелой людей. Смерть была неизменным наказанием, даже если виновник не заслуживал ее. Гибли не только приближенные и слуги, из разных уголков провинции людей волокли в замок на смерть. А когда жертв слишком много, среди них попадаются и неповинные. Случалось так потому, что Мунэёри, если целился в спину, не разбирался, виновен или невиновен этот человек. То, что стало для него привычным делом, пугало Тикусу. Дело в том, что о различных секретах Мунэёри узнавал от нее, но напраслину Тикуса не возводила. Для тех, о ком она говорила, смерть была уже не страшна. Но Мунэёри убивал без всякой причины и тех, о ком она словом не обмолвилась. Ее зрение и слух были больше не нужны сильным рукам Мунэёри. Охота на живых людей. Новый вид охоты, подобно внезапному урагану, поверг в ужас и замок, и всю провинцию, но именно у Тикусы, казалось бы, единственной, кому не было до этого дела, сердце изнывало от боли за других, словно его пронзали невидимые стрелы.

Однажды ночью, в спальне, Мунэёри, крепко сжимая Тикусу в объятиях, сказал:

— Только повстречав тебя, я впервые почувствовал, сколь прекрасен и неповторим мир, понял радость жизни. Когда я думаю, что эту мудрость открыла мне ты, она еще сильнее захватывает мою душу.

— Хоть вы и говорите так, я не понимаю вашего поведения.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе не нравятся мои поступки? Что за странные речи я слышу?! Стреляя, я думал, что это доставляет тебе удовольствие.

— Вы считаете меня настолько жестокой?

— Нет, именно потому, что в глубине твоего сердца есть жалость, я выпустил кровь даже из своего Куромару.

Мунэёри говорил ласково, но в голосе прозвучала твердость. Чувствуя, что Тикуса собирается возразить, он мягко прервал ее:

— Ну, это дело мое! Не будем говорить о нем на любовном ложе! Не всякие разговоры в спальне становятся любовными. Единственное, самое прекрасное в мире это твое обнаженное тело. Ну, иди ко мне, ближе! Вот оно, бесценное сокровище!

Мунэёри не лгал. С первой же ночи, как он привел Тикусу в свою спальню, то, что когда-то в Уцуро-химэ казалось ему грязным, сразу превратилось в источник радости и наслаждения. Любовь мужчины и женщины. Этот прекрасный путь распахнулся вдруг перед Мунэёри. Нежное тело Тикусы было исполнено самых удивительных тайн. Каждую ночь она с вдохновенным искусством ласкала Мунэёри, но утром в нем с новой силой начинала бурлить жизнь, он снова брался за лук. Единственное, что не нравилось Мунэёри, это строгий запрет на свечи. Он хотел вдоволь налюбоваться обнаженной Тикусой, но она не любила свечей, боялась даже неверного лунного света, проникавшего в спальню.

— Тикуса, мне хочется рассмотреть тебя всю до кончиков пальцев.

— Нет.

— За окном ярко светит луна, почему бы ей не заглянуть к нам? Раз ты говоришь «нет», мне еще сильнее хочется посмотреть.

— Нет.

— Но я хочу.

— Нет.

Слова блуждали в темноте.

Тело Мунэёри пылало от желания. Он крепко обхватил тело Тикусы.

— Смотри-ка! — в самый сладостный миг вскрикнул Мунэёри и, мгновенно схватив изголовье, бросил его в полог. Там в эту ночь он тайком подстроил хитрость. Полог с шуршанием упал. И в тот же миг в спальню из широко раскрытой галереи волнами хлынул лунный свет.

— А-а-а!

Тикуса, горестно вскрикнув, кинулась было прочь, но Мунэёри опрокинул ее и, схватив за волосы, поставил на колени. На сияющей юной свежестью спине жалобно зияла рана, явный след от стрелы.

— Стой, лисья нечисть!

Эти слова, похоже, острее стрелы укололи Тикусу, Она уже не пыталась бежать. В лунном сиянии на некоторое время воцарилась тишина.

Мунэёри поднялся, набросив одежду на Тикусу и, обняв ее, ласково сказал:

— О, Тикуса! Прости! Мне нужно было хоть раз увидеть твое тело. Я огорчил тебя, но я не мог иначе. Повернись ко мне!

Тикуса гордо вскинула голову.

— Вы уже изволили видеть мой подлинный облик! Я едва избежала вашей стрелы тогда у горной реки. Теперь снова на волосок от смерти.

Мунэёри рассмеялся.

— Да как же можно убить такую красавицу! Не найдется у меня такой стрелы. Единственное, чего я хочу, — это всегда быть с тобой.

— Даже после того, как узнали мое истинное обличье?

— Да ты стала мне дороже прежнего, когда я узнал, что ты лиса. Именно сегодня, в лунном сиянии, я полюбил тебя всей душой.

— Это меня то? А ведь я затаила сильную обиду на наместника. Чтобы отплатить врагу, я нарочно обернулась девушкой и познакомилась с ним, чтобы напустить на него порчу.

— Что ж, обида твоя понятна. А что ты называешь порчей? Если ты имеешь в виду то, что ты открыла мне на многое глаза, так это благодеяние.