Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 82

Я вскипятил на электрической плитке чай, подал чашки и завел разговор на общие темы, пытаясь попутно выяснить, в какой обстановке живет Таро. Госпожа Ота рассказала, что у него есть домашний репетитор и учитель музыки. Очевидно, ей в голову не приходило, что непрерывная муштра убивает в мальчике всякую внутреннюю свободу. Потом я коротко изложил ей свой метод преподавания и обещал, что посоветуюсь относительно Таро с Ямагути. Госпожа Ота вздрогнула. Я удивился — это так не вязалось с ее выдержкой и скромным достоинством.

— Нет, на него нельзя положиться! — произнесла она шепотом — вероятно, чтоб не услышал Таро.

Это было сказано мягко, но очень категорично. И я почувствовал, что ее решительность подавляет меня. Она бросила на меня быстрый взгляд и тут же отвела глаза, но я успел заметить в них озорной огонек.

Мы договорились, что я начну заниматься с Таро со следующего воскресенья. Когда они ушли, я снова перелистал альбом Таро. Так и есть: трамваи, тюльпаны и куклы всех цветов. Обычно в этом возрасте дети уже отказываются от плоскостного, условного изображения предметов и в их рисунках чувствуется известный реализм. Таро же, судя по всему, застрял на более ранней ступени. Рисунки его повторяли друг друга, нисколько не улучшаясь. Он все их бросал, не закончив. На каждом листе оставалось много свободного места. Чувствовалось полнейшее его безразличие к предмету, который он рисует. И нигде ни одного человека. А это значит — у мальчика полностью подавлена фантазия. Я вглядывался в безмолвные белые страницы и все думал, думал о том, как избавить его от мучительного одиночества…

С воскресенья Таро стал ходить ко мне в студию. Я позвонил госпоже Ота и попросил, чтобы мальчика больше не привозили на машине и чтобы его не сопровождала прислуга. И не надо давать ему с собой бумагу и краски, — пусть, как и все остальные мои ученики, пользуется теми, что есть в студии. Я боялся малейшего повода, который мог бы вызвать отчужденность между Таро и другими детьми.

Придя в студию, Таро садился, аккуратно поджав ноги, и не делал ни малейшей попытки устроиться поудобнее, пока я ему не скажу.

Я не обучаю детей техническим приемам. Когда они спрашивают меня, как делать то, как делать другое, я тут же перевожу разговор, чтобы их отвлечь. Ведь чувство формы, пропорции и перспективы у ребенка врожденное. Мне хочется лишь помочь ему уверовать в собственные силы, избавиться от всего наносного. Вместо того чтобы дать ребенку готовый ответ, я беру его с собой в увлекательное путешествие по знакомому ему миру, превращаюсь то в сказочника, то в поэта и лишь изредка намекаю на возможное решение задачи. А открытие пусть сделает сам. Допустим, кто-нибудь из ребят нарисовал пустой трамвай. Я спрашиваю: почему он пустой? И ребенок пускается на хитрость:

— Трамвай доехал до конечной остановки, все уже вышли.

Я беру рисунок, начинаю его рассматривать.

— Вот оно что! До чего здорово! Никогошеньки нет, ни души. Все разошлись.

Торопливо роюсь в памяти, припоминаю: мальчуган этот увлекается бейсболом, он страстный болельщик. Радостно хлопаю себя по коленке:

— Ну, ясно! Теперь понял! Пассажиры помчались смотреть бейсбол. Спешат, а то на трибунах займут все места…

Мальчишке хочется прихвастнуть:

— Ну вот еще, чего спешить! У нас с папкой абонемент, мы всегда у самой сетки сидим!

Он приходит в волнение, спорит, протестует, доказывает. Помогая себе руками и ногами, старается объяснить, до чего ж это здорово — бейсбол! А я, улучив момент, подсовываю ему чистый лист бумаги. И если перед глазами у него вдруг пронесется мяч, замельтешат взволнованные болельщики, он не выдержит, возьмется за карандаш. И вот трамвай, который только что был совсем пуст, уже переполнен людьми, возвращающимися со стадиона.

Разумеется, не всегда один и тот же прием дает одинаковые результаты. Надо тщательно изучать жизнь и характер каждого ребенка. И тогда непременно найдешь ключ к его внутреннему миру. Мне, во всяком случае, хочется в это верить…

Прошло уже немало времени, а Таро еще ни разу и не попытался хоть что-нибудь нарисовать. Другие ребята шумели, смеялись, визжали, а он ни на что не обращая внимания, одиноко сидел на полу и время от времени тоскливо озирался по сторонам. Перед ним лежал чистый, нетронутый лист бумаги, стояли чистые сухие блюдечки для разведения красок и сами краски, но он не прикасался к ним.

Дети любят рыться во влажном песке — приятное ощущение податливого материала расковывает их, подстегивает воображение. Я попробовал дать Таро бутылочку с жидкой краской для рисования пальцем.

— Костюм испачкаю, мама будет сердиться, — сказал он, сдвинув тонкие брови. И макать палец в краску не стал.

Таро приходил всегда точно в назначенное время, сидел целый час, не шелохнувшись, потом уходил. И, глядя на его удалявшуюся прямую фигурку, я невольно восхищался госпожой Ота — вот это вышколила мальчугана, ничего не скажешь!

Мне не раз удавалось избавлять детей от скованности. И я всегда с радостью наблюдал, как ребенок, который прежде ни за что не хотел рисовать, вдруг хватается за карандаш или за кисть.

Однажды мы отправились в парк. Среди детей был один мальчик, который, как и Таро, принадлежал к унылой школе тюльпанистов и в детском саду только раскрашивал готовые рисунки. Он и не подозревал, что может рисовать сам. Я расстелил на земле хлорвиниловую скатерть, приготовил бумагу, карандаши, краски, а потом покачался с ним на качелях. Сперва он весь съежился от страху, но потом ему стало весело, и когда мы взлетели в поднебесье, он вдруг закричал: