Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 86

На первое письмо ответа не последовало. На второе тоже. Я послал третье. И вот, когда я уже решил, что больше писать нет смысла и надеяться не на что, вдруг прибыл ответ. На конверте значился адрес отправителя: Дания, Копенгаген, Восточная улица, Общество Андерсена. Письмо было подписано некоей Хельгой Либефрау. Я очень обрадовался — предложение мое было принято с энтузиазмом. Хорошенько поползав по словарю, я опять написал в Копенгаген. Я благодарил миссис Либефрау и предлагал ей обменяться детскими рисунками ровно через три месяца. Очень скоро Либефрау сообщила, что, как только получит от меня бандероль с рисунками, вышлет мне авиапочтой рисунки датских ребят. Письмо было совсем коротенькое, но с постскриптумом:

«Еще подростком я постоянно служила мишенью для всякого рода обидных и мрачных шуток. А теперь, совершенно неожиданно, стала такой же мишенью и для Вас. Всему виной — моя немецкая фамилия, за которую я, разумеется, не могу быть в ответе.

Я хотела бы обратить Ваше внимание на то обстоятельство, что еще не состою в браке. И потому просила бы вас впредь называть меня не „миссис“, а „мисс“. Искренне ваша

Хельга».

И действительно, смутно помня, что «либе фрау» по-немецки «милая жена», я допустил неловкость — в своих письмах называл незамужнюю Хельгу «миссис». И теперь в письме слово «мисс» было напечатано заглавными буквами и дважды жирно подчеркнуто. Я побежал в библиотеку и торопливо настукал на машинке ответ. Таро стал ходить ко мне в студию как раз с того дня, когда я получил от мисс Хельги второе письмо. Мы с нею условились обменяться рисунками через три месяца, так что мне предстояло основательно потрудиться. Голова у меня распухла от множества планов. Я задумал провести со своими учениками дополнительные занятия — пусть порисуют на темы сказок. Страшно хотелось рассказать ребятишкам, что их рисунки поедут в Данию. Но я твердо решил ничего им не говорить. Эта новость их выбьет из колеи, да и родители ради такого случая полезут им помогать. Вообще, это палка о двух концах: правда, ребята все время будут думать о рисунках, но зато потеряют всю свою непосредственность. Мысль о Дании свяжет им руки. Ведь для ребенка рисунок — всего-навсего преодоление какой-то трудности, с которой ему пришлось столкнуться в данный момент. Нарисовал — и тут же забыл об этом. Его уже несет дальше. Самый процесс рисования не так уж его привлекает. А вот родители, узнав, что рисунки пойдут за границу, безусловно, взволнуются. Они не выдержат и начнут помогать ребятам — можно не сомневаться. И непременно станут навязывать им свои вкусы, — это скажется и на форме предметов, и на раскраске. Ведь во взрослых прочно засели те трафаретные представления, которые им так упорно и долго прививали. Такой вот родительский нажим сковывает детское воображение. На первый взгляд это, может, и не заметно, но дело обстоит именно так. Ребенок с сильной индивидуальностью, пожалуй, еще найдет выход: нарисует так, чтобы понравилось и мне, и родителям. А вот слабый будет метаться между двух огней. Поэтому лучше помалкивать до поры до времени — тогда родители не станут лезть к ребятам со своими советами. Ведь большинство из них посылает детей в студию лишь потому, что в среде мелких служащих это модно.

Между тем дело, которое я затеял под впечатлением случая с Кэрол, приняло неожиданный оборот. Примерно через неделю после того, как от мисс Хельги пришло второе письмо, мне вдруг позвонил секретарь господина Ота и передал, что его патрон хочет срочно меня повидать. Вечером того же дня за мной прислали машину. Шофер привез меня в отель и сказал, что господин Ота ждет в ресторане. Администратор тут же ему позвонил, и бой провел меня в отдельный кабинет. Господин Ота сидел один за накрытым столом. Роскошный обед начался с мартини и кончился коньяком.

Казалось, господин Ота излучает тепло и радушие.

— Я слышал, что вы уделяете моему сыну много внимания, и мне захотелось отблагодарить вас, — начал он.

Впрочем, как выяснилось позднее, пригласил он меня совсем не для этого. За обедом мы болтали с ним о знакомых художниках, занимающихся с детьми, о бюджете частных школ рисования, о винах, о разных мелочах жизни. Потом поднялись из-за стола и с коньячными рюмками в руках расположились в глубоких кожаных креслах. Только тут господин Ота перешел к делу. Оказывается, ему стало известно о моей переписке с Копенгагеном. Меня словно громом поразило.

Господин Ота уселся поудобнее и, повернувшись ко мне, с любезной улыбкой сказал:

— Блестящая мысль! Не знаю, как вы до этого додумались, но выражаю вам свое искреннее восхищение! Будь вы служащим моего конкурента, я бы все силы приложил, чтобы переманить вас к себе, и назначил бы вам высокий оклад.

Он извлек из кармана пиджака письмо и протянул его мне. Увидав, что отправитель его — Хельга, я так и подскочил от неожиданности. А когда прочитал письмо, то все понял. Господину Ота пришла в голову точно такая же мысль, как мне, но я опередил его на неделю. Он предложил послать обществу Андерсена детские рисунки, которые будут собраны со всех концов Японии, с тем чтобы в обмен получить рисунки датских ребят. Но Хельга отказалась, объяснив, что уже успела договориться с другим человеком. Общество Андерсена, писала она, весьма признательно обоим господам за интересное предложение, но опасается, что два одинаковых мероприятия только запутают детей, и потому решило принять то предложение, которое поступило первым. Далее была указана моя фамилия и адрес. Я вернул письмо господину Ота. Он усмехнулся.