Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 96

«В давние времена жил-был один человек, страшный щеголь. Был он очень богатый и важный, все свои деньги тратил на наряды и менял их каждый час. Наденет новый наряд и красуется перед людьми — ну, как, мол, хорош я? Идет мне новое платье? Ох, до чего ж у меня красивый вид!»

Вот так я рассказывал им эту сказку. От Андерсена осталась только самая суть. Такие слова, как «король», «дворец», «придворные», «шлейф», пусть даже и понятные детям, таили в себе опасность — они могли загнать их в дебри иллюстрированных книжек.

Оловянный солдатик или русалочка — очень конкретны, их не изобразишь отвлеченно. В таких случаях дети обычно стараются воспроизвести иноземную одежду, пейзажи, обычаи. Четыре рисунка Таро на темы этих сказок наводили на мысль о книжных иллюстрациях. Это естественно, и тут ничего не поделаешь. В общем, не так уж и страшно, если ребенок кое-что позаимствует из книжки. Лишь бы потребность рисовать была у него органичной. И все же задачу свою я вижу не в том, чтобы заставить детей рисовать принцесс со шлейфами и девочек в платочках. Вот потому-то, рассказывая ребятам «Новое платье короля», я хотел подвести их к основной теме сказки — показать им тщеславие и глупость власть имущих.

Таро представил себе героя сказки как «даймё». Потому и нарисовал крепостной ров и сосны. Я вспомнил рассказы госпожи Ота, — в деревне мальчик бывал с матерью на представлениях бродячих актеров. Сейчас он разъезжает в новеньком шевроле, живет в особняке за чугунной оградой, среди подстриженных газонов и канареек. А на рисунке его появились набедренная повязка и самурайская прическа «тёнмагэ». Все дело в том, что я рассказал детям только самую суть сказки и не навязывал им никаких готовых образов. Тем легче было ему перенести на бумагу воспоминания раннего детства. Этот рисунок был навеян спектаклями бродячих актеров с их старинными костюмами и декорациями. Когда-то давно, в тесном дворике деревенского храма, полном резких запахов пота, ацетилена и подгоревших бобов, давали свои немудреные представления балаганщики, и мальчик смотрел их из полутемной, сооруженной наспех ложи, устланной рогожами… То был мир, где он жил так же полно и интенсивно, как в мире речных крабов и рыб. В этом можно не сомневаться.

С новым чувством смотрел я на Таро, — растянувшись на животе, он упоенно возился со старенькой зажигалкой. Целый день мальчуган рисовал, чтобы хоть как-то спастись от одиночества. А теперь ни разу и не взглянул на свои рисунки. В самом деле, зачем они ему, если можно в свое удовольствие пощелкать зажигалкой! Сила жизни в детях так велика, что это всегда потрясает меня, хоть и и наблюдаю ее постоянно. С какой легкостью переходят дети из одной действительности в другую! Ведь для них все так важно и интересно.

Когда Таро наконец отвинтил крышку зажигалки, я дал ему кусочек проволоки. Он засунул ее в бачок и вытащил оттуда вату.

— У меня есть бензин. Может, попробуем зажечь?

Я достал баночку с бензином, кремень, отдал их Таро и объяснил ему, как заряжать зажигалку. В одну дырочку он старательно затолкал вату, в другую вставил кремень, потом налил на вату бензин и прикрутил винт.

— Подожди, бензин должен смочить всю вату. Погрей-ка рукой, так он скорее поднимется.

Зажав в кулаке зажигалку и закрыв глаза, мальчик начал быстро считать, загибая пальцы другой руки. Потом приоткрыл веки и сказал:

— Когда няня купает меня в ванне, я всегда так делаю.

Он снова зажмурился, сосчитал до двадцати и разжал кулак: От теплой руки зажигалка слегка затуманилась.

— Загорится?

— Должно загореться. А ты попробуй.

Он с силой нажал на колесико, оно щелкнуло, посыпались искры, и показался голубоватый язычок пламени. Таро рассмеялся, глаза у него стали, как щелочки.

— Горит!

— Ты ее зарядил, так что возьми себе. Играй сколько хочешь. Только смотри не подожги ничего, а то будет пожар.

После этого мы с ним целый час возились. Все в комнате перевернули вверх дном. Боролись, играли в японские шашки. Потом я вскипятил чай, разлил по чашкам. Таро я добавил молока, а себе потихоньку плеснул картофельной водки. Мы чокнулись. На прощанье я дал ему книжку Чапека «Большая докторская сказка» в переложении для детей младшего школьного возраста. Мы вышли на улицу. Таро шел рядом со мной. Под мышкой у него была книга, в руке — старая зажигалка. Он все время ею щелкал. У ворот его дома я позвонил. К нам вышла пожилая прислуга и принялась горячо меня благодарить. Где родители Таро и что они делают, она не сказала. Дом был погружен в темноту. Светилось только одно окошко. Вокруг была мертвая тишина. Провожая взглядом удалявшуюся мальчишескую фигурку, я почувствовал, как из самых глубин моего существа поднимается, нарастая, жгучая боль. Легкие шаги Таро поглотила трясина безмолвия. Его веселый голосок, щебетавший что-то о зажигалке, растаял в холодной пустоте.

Вернувшись домой, я снова взял «Голого короля» Таро и долго рассматривал рисунок. Если сравнить его с прежними, где мальчик решительно расправлялся с оборотнем, замазывая его красной краской, или изображал одного себя, пытаясь самоутвердиться, сразу видно было, как быстро он развивается. А ведь когда он впервые у меня появился, это была невозделанная, бесплодная почва — на ней не росло ни травинки. Тогда он сидел на полу совершенно растерянный, не зная, что делать с кисточками и красками. А сейчас он обрел свой собственный мир, он сам сотворил его, сам придал ему очертания и окраску. В том, что он заменил традиционные усы и корону набедренной повязкой и прической «тёнмагэ», в сущности, не было элемента критики. Критика была в андерсеновской сказке. А здесь был мир самого Таро, его — и только его. Он создал этот мир сам, не прибегая ни к чьей помощи. Я ведь только рассказал сказку. Даже не предложил детям сделать рисунок на эту тему — здесь ли, в студии, или дома. Значит, Таро рисовал, подчиняясь только внутренней потребности.