Современная японская новелла 1945–1978 - Страница 97

Я сравнил «Голого короля» с другими рисунками — русалочкой и девочкой со спичками. С точки зрения техники все рисунки примерно одинаковы — неуклюжие, неправильные по цвету. Это так, но тема лучше всего освоена в «Голом короле» — ничего лишнего или привнесенного извне. Чувствовалось, что замысел Андерсена дошел до Таро целиком. Должно быть, и этот образ, и этот фон возникли перед ним сразу, еще когда я рассказывал сказку. Он мысленно бросился к обсаженному соснами рву и зашагал вслед за глупым, тщеславным, жестоко обманутым властелином. Таро и дома все время думал об этой сказке. И вот наконец сердце его забилось сильнее, кровь застучала в висках, подчиняясь властному ритму, — до того не терпелось ему взяться за кисть, закрепить на бумаге преследующий его образ. Наверное, никогда еще не был он так свободен от мертвящего гнета особняка, от мачехиной опеки, не был так собран и самостоятелен, как в эту минуту. Пыхтя от нетерпения, мальчик рисовал сосны, крепостной ров и нагого князя. Ему не было дела ни до отца, ни до мачехи. А потом, стоило ему увидеть старую зажигалку, и все муки творчества мгновенно были забыты.

Ну, теперь все в порядке, в полном порядке! Теперь-то он выстоит! Теперь-то он сможет в одиночку сражаться и с мертвым безмолвием особняка, и с отцом, и с мачехой, хоть, может, эта борьба ему дорого обойдется.

Налив себе добрую порцию водки, я отсалютовал человеку в набедренной повязке, одним духом осушил чашку и, повалясь на кровать, снова захохотал во все горло.

Несколько дней спустя мне позвонил секретарь господина Ота: конкурс детского рисунка начался, и меня приглашают на заседание жюри. Завернув рисунок Таро в газету, я отправился в один из выставочных залов, где проводился конкурс. Спросил у входа, куда пройти, и меня провели на второй этаж, в огромный, залитый солнцем зал. Там рядами стояли заваленные рисунками столы, и на каждом висела табличка с названием темы. За столом сидели члены жюри и просматривали рисунки. Те, которые не прошли конкурса, навалом лежали на полу — у стен, у ножек столов. Какой-то человек, по-видимому служащий фирмы Ота, охапками выносил их из зала, а в это же самое время через другую дверь в зал вносили все новые кипы рисунков. Им не было конца. Сверкало солнце, пестрели яркие краски, а воздух был спертый, горячий, словно в теплице, — казалось, над рисунками поднимаются жаркие испарения. О, господин Ота достиг своей цели! Мне так и чудилось — из множества тюбиков, бутылочек, баночек низвергаются водопады красок.

— О-о! Вы пришли! Благодарю за честь!

Из глубины зала ко мне направлялся господин Ота — он заметил меня сразу. Пальцы его были в краске, рукава небрежно засучены, лоб покрыт каплями пота. На меня повеяло тонким ароматом сигары. Я поблагодарил господина Ота за подарок, — выполняя свое обещание, он прислал мне столько красок и рисовальной бумаги, что теперь на полгода хватит, даже если расходовать очень щедро. Что ж, остается получить у него рисунки датских детей, и на этом наши с ним деловые отношения прекратятся.

— Ну, что вы скажете? Знаете, сколько рисунков прислали на конкурс? Шесть грузовиков.

Пригласив меня на эстраду, где были расставлены столики и стулья для отдыха, господин Ота обвел зал широким жестом и радостно сказал:

— Молодцы! Сколько нарисовали! Конечно, преподавателям тоже досталось, но дети-то, дети молодцы! Основательно поработали. Картинок столько, что перед Данией стыдно не будет.

И господин Ота расхохотался. Глаза его алчно блестели. Наконец-то он сбросил личину. Куда подевался тот безупречный джентльмен, который беседовал со мной в ресторане отеля и в кабинете роскошного особняка! Теперь передо мною сидел совсем другой человек — напористый, готовый к борьбе.

— Нет, вы только взгляните! Какие молодцы! Ведь отовсюду прислали, со всех концов страны — от Хоккайдо и до Кюсю, даже из самых глухих углов. Я просто так и вижу перед собой всю эту детвору!

Этот черствый делец, равнодушный к собственному ребенку, радостно похохатывал, и смех его громким эхом отдавался под потолком.

Выпив чашку кофе, я спустился с эстрады и пошел осматривать бесчисленные трофеи господина Ота. Мы с ним ходили от одного стола к другому. За столами сидели члены жюри, — художники, обозреватели по вопросам педагогики, представлявшие самые различные направления и школы. Господин Ота держался с ними запросто, со всеми весело здоровался, смеялся, шутил, упиваясь собственным остроумием. И даже тихонько заходил им за спины, чтобы подобрать упавшие на пол рисунки. Этакий жизнерадостный филантроп, без тени высокомерия и заносчивости. Разумеется, он вертел всеми членами жюри, но не давал им почувствовать этого. Когда кто-то из них протянул ему рисунок и, похвалив малыша за умение пользоваться цветными карандашами, почтительно осведомился о мнении господина Ота, тот усмехнулся и ответил весьма уклончиво:

— Детская рука давит на карандаш с нагрузкой примерно в сто семьдесят граммов. Моя фирма старается действовать в соответствии с установленными стандартами, мы следим за тем, чтобы карандаш шел легко. Ну, а как оно получается на деле — мне пока еще не совсем ясно.

О, господин Ота ни в коей мере не был склонен навязывать жюри свои оценки!

— Покорно вас благодарю! — говорил он членам жюри и учтиво кланялся каждому в отдельности. Он опять уже был застегнут на все пуговицы. А ведь каких-нибудь несколько минут тому назад, на эстраде, он победно оглядывал зал и смеялся, не скрывая своего торжества. Да, не угнаться мне за этим делягой, где уж там!